четверг, 13 октября 2011
1.
Когда Он засыпает сидя, его голова заваливается вправо. Он садится, лишь чуть-чуть облокотившись на кресло, и это верный знак того, что сегодня он устал. Так он дремлет, пытаясь устроиться поудобнее, но когда засыпает по-настоящему – ровное дыхание и рот приоткрыт – голова сама собой склоняется вправо. А я стою и наблюдаю – до тех пор, пока от моего пристального взгляда он не проснется и не скажет мне что-нибудь язвительное, близоруко щурясь и вопросительно подняв бровь. Если о чем-то задумается, то скрещивает перед собой руки, одна поверх другой, пальцы отрешенно почесывают локоть, непослушная темная прядь волос свисает, почти касаясь зрачка. Когда он смеется, то жмурится, откидывает назад голову, слегка выгибаясь и дрожа всем телом, а потом медленно фокусирует взгляд прямо в твоих глазах, все еще улыбаясь во весь рот, и это, черт возьми, ужасно заразительно.
Когда он не уходит в свой кабинет работать, или ему не нужно в очередной раз встречаться с издателем, снова твердя тому, что «рукопись уже почти дописана», мы, наконец, остаемся вдвоем. С ним можно целый день сидеть дома прямо в домашних штанах и носках, слушать музыку, по три раза ставя одну и ту же пластинку, и возбужденно шептать: «Вот оно!», когда заиграет «тот самый момент», и ловить в ответ понимающий взгляд. Кстати, у нас поразительно похожие вкусы во всем, что касается искусства… Ну, хорошо, приблизительно схожие – иногда в пылу очередного творческого спора мы можем запустить друг в друга подушками, а после он будет хохотать, сидя на ковре, с ног до головы усыпанный легким пеплом из перьев, подняв руки в знак полной капитуляции, и… какие уж тут обиды?
Его любимое место в нашем доме – на диване, в гостиной, и по вечерам он может находиться там часами, перечитывать «Жизнь взаймы» Ремарка – его любимую книгу – иногда даже с забавной серьезностью (в черт знает какой уже раз!) зачитывая мне особенно, по его мнению, удачные моменты. Или уставиться в ноутбук и курить свои любимые «Marlboro», увлеченно стуча по клавишам, иногда бурча себе что-то под нос, и временами казаться каким-то совсем далеким.
Иногда мы повздорим, и он уходит на несколько дней, снимает номер в мотеле, демонстративно отключая мобильник и всем своим видом давая понять, что он «вполне может обойтись без этого самодовольного засранца». Хотя его отсутствие обычно длится не больше недели, за это время я успеваю все локти себе искусать от постоянного нервного напряжения. Но он тоже не может быть один и всегда возвращается, я это знаю; он приходит поздно ночью, думая, что я уже сплю. Но я не сплю. Вместо этого я гашу свет во всех окнах, как только слышу знакомый шум приближающихся шин – затем негромкое ругательство, и стою у окна так, что с улицы меня совсем не видно. Он выходит из машины, зябко ежась от порыва прохладного ветра, зачем-то в кромешной тьме надевает очки и долго всматривается – дома ли я? Затем так же неторопливо наклоняется, достает с соседнего – моего – сиденья, сумку с вещами, закидывает ее через плечо и идет к крыльцу. Когда я слышу, как щелкает замок, то зажигаю ночник в спальне, сажусь на край кровати и молча жду, пока он войдет и увидит, что снова ошибся. Утром он будет смущенно прятать ореховые глаза, бросать как будто бы равнодушные взгляды, разговаривать будничным тоном обо всякой ерунде и с видом вроде «слушайся-старших-ты-недотепа» делать замечания по поводу моих обалденных кулинарных талантов. А я… Я буду просто сидеть, затаив дыхание, следя за каждым его движением, боясь спугнуть это ощущение, что все в порядке, все именно так, как нужно – пока он не подойдет и не обнимет меня за плечи, шепча мне в затылок: «Ш-ш, я рядом», от чего по телу пробежит теплая, успокаивающая волна.
Его любимая марка шампуня – «Walgreens carries Mane and Tail», средняя упаковка, «потому что в большие эти суки льют какую-то дрянь». Еще он может долго стоять перед зеркалом, пялясь на свое отражение. При этом у него до жути сосредоточенный и серьезный вид, но если ты, не сдержавшись, расхохочешься – он запросто может обидеться. Хотя, чувство юмора у него отменное, он и сам способен как бы невзначай отколоть такую штуку, что мы весь оставшийся вечер ходим, согнувшись пополам со смеху.
Наверное, это странно, подмечать в человеке такие мелочи, да? Я терпеть не могу учиться, и все, что мне необходимо знать, само приходит ко мне с жизненным опытом. По-настоящему я стремлюсь узнать, изучить до конца только одну вещь на свете – Его. Точнее, так было ровно до сегодняшнего дня, пока мистер Морз – мой личный психотерапевт, не сказал нам… мне, что, похоже, с моей головой далеко не все в порядке, и у меня… как же это называется… «диссоциативное расстройство»? Кстати, я еще понятия не имею, что на это скажет Он…
2.
Конечная цель терапии — добиться интеграции различных субличностей. Интеграция представляет собой длительный процесс, который протекает на протяжении всего курса лечения, пока пациенты не «признают своими» все действия, эмоции, ощущения и знания субличностей. Окончательное объединение двух или более субличностей называют слиянием. Многие пациенты не верят в возможность осуществления этой конечной цели лечения, и их субличности могут рассматривать интеграцию, как разновидность смерти (Spiegel, 1994; Kluft, 1991, 1988).
Красно-желтая капсула венлафаксина утром, в полдень и вечером. Маленькая белая таблетка миансерина на ночь. Сегодня ровно шестая неделя, как я пью таблетки – по четыре в день. Каждые три дня мне звонит доктор Морз и спрашивает, все ли со мной в порядке.
Я продолжаю находить Его следы повсюду. Его запах, табак, смешанный с клубничными леденцами и легким привкусом «Allure home sport» – странное сочетание – на рубашках, которые он так и не забрал с собой. Аккуратно сложенные стопочкой исписанные листы в кабинете. Смятые простыни, когда-то заброшенные в дальний угол спальни. Ручка, так и оставленная лежать возле пепельницы. Заслушанные до дыр пластинки, теперь одиноко стоящие на полках. Нераспечатанная упаковка любимой зубной пасты в ванной. Скисшее обезжиренное молоко, которое я никак не решусь выбросить из холодильника. Он прикасался к каждой вещи в этом чертовом доме – ну как, как у меня может быть «все в порядке»?
Я не слушаю то, что мне говорит доктор Морз. Он пытается сломать меня, убедить меня, что всей моей жизни – тех отчаянно счастливых двух с половиной лет – просто-напросто не было. Он говорит, что в детстве я был впечатлительным ребенком. Что в школе у меня было много друзей, и я очень любил сочинять про них рассказы. Я много рисовал, мечтал стать знаменитым художником или писателем, и никак не мог выбрать что-то одно. Доктор говорит, что я часто уходил в свою комнату и запирался, когда родители в очередной раз скандалили. Что мать меня по-своему любила, хоть и часто засыпала с ополовиненной бутылкой джина и зажженной сигаретой, пока отец ошивался неизвестно где. Что я часто кричал родителям, пытаясь перекрыть своим криком их вопли: «Я ведь тоже живу здесь, почему мое мнение никого не интересует?!» Доктор говорит, что после средней школы я уехал из дома, поступил в колледж на литературный и внештатно устроился в местный журнал. Он говорит, что через год после этого мне позвонили и сообщили, что оба родителя сгорели заживо в собственном доме, и никто не нашел виновника пожара. Доктор говорит, что я тогда снова вспомнил, как мать засыпала с непотушенной сигаретой в руках.
Он говорит, что 21 октября 2008 года, через три дня после известия о смерти родителей, я по неизвестной причине спешно выехал в сторону Миннеаполиса. Был обычный вторник, но за окном шел страшный дождь, и мой седан не вписался в резкий поворот. Кто-то остановился у обочины и вызвал скорую, и меня без сознания доставили в больницу. Доктор говорит, что я был в коме двадцать четыре дня, и никто уже не надеялся, что я выживу. Он говорит, что меня навещали друзья, все реже и реже, как вдруг на двадцать пятый день я неожиданно пришел в себя.
Доктор продолжает рассказывать мне еще много разных вещей, но все они мне одинаково чужды и непонятны, и поэтому я продолжаю смотреть в окно, делая вид, что внимательно слушаю.
Краем уха я слышу: «…твои друзья беспокоятся о тебе. Это они позвонили мне и попросили помочь». Друзья… Да какие, к чертовой матери, у него могут быть друзья? Это они сделали так, чтобы Он исчез. Не на неделю или две, как обычно. Да мы даже и не ссорились по-настоящему, просто внезапно зазвонил телефон, он взял трубку, долго слушал с сосредоточенным видом, иногда хмыкая, иногда медленно кивая и соглашаясь, в глазах – решимость, видимое спокойствие и совсем… немножко тоски. А потом он неторопливо собрал вещи и уехал. И ничего мне не объяснил – куда и зачем, надолго ли? Я кричал на него, с силой разворачивал к себе лицом, буквально прижимал к стенке и спрашивал срывающимся голосом, глядя прямо в глаза: «Почему?» Но он отчего-то только молчал, отведя взгляд, нервно кусая губы, и я мог ощущать, как дрожит его тело и непроизвольно подергивается кончик носа.
И сегодня уже ровно шесть недель, как он уехал, оставив после себя только горький привкус разочарования, невыносимое одиночество, белую-белую, глубокую пустоту. Я задумчиво провожу пальцами по его рукописям, наливаю полный стакан джина и медленно глотаю одну за другой – шесть красно-желтых капсул венлафаксина – утром, в полдень и вечером, и три маленьких белых таблетки миансерина – на ночь.
3.
На сероватом потолке есть две самых заметных трещины. Одна идет из самого угла, постепенно ширясь, обрастая побегами из россыпи мелких сколов, прямиком до выкрашенной в белый цвет гардины, и это очень похоже на засохшую ветку старого дерева. Еще одна трещина, совсем маленькая, как сучок, примостилась чуть ниже.
Я долго смотрю на этот замысловатый узор, как вдруг кто-то появляется в комнате, подходит к окну и со скрежетом раздвигает шторы, отчего яркий утренний свет бьет мне прямо в глаза. Я слегка приподнимаю голову и близоруко щурюсь, пытаясь разглядеть вошедшего, но сфокусировать взгляд так трудно, что я с усталым вздохом опускаюсь на жесткую подушку. Пытаюсь пошевелить рукой, но, кажется, обе они крепко привязаны к кровати. С ногами - то же самое. Я устало прикрываю глаза, и слышу женский голос, в котором звучат мягкие, успокаивающие нотки опытной медсестры:
- С вами все хорошо, не бойтесь, мистер… Я даже не знаю, как вас лучше назвать, – она делает паузу, как будто боясь, что я тут же вскочу и начну раскурочивать все вокруг, - Хорошо, мистер Лаклесс*, вы в больнице, и ничто больше не угрожает вашей жизни. Ну, кроме вас самих, естественно… - негромкий смешок.
Это звучит настолько… неуместно и странно, совсем не так, как должны говорить врачи. От этих слов я действительно едва не подпрыгиваю, но вслух бормочу только неразборчивое: «Да… Спасибо». И отворачиваюсь – пытаюсь отвернуться – к стене.
Всю неделю я чувствую себя, как в лихорадке: с утра – резко открытые шторы, обход врача, затем начинаются какие-то процедуры; меня в сопровождении двух санитаров ведут на завтрак, ноги не слушаются, и я упорно заваливаюсь куда-то вбок. Через полчаса – укол, капельница и просто бесчисленное количество лекарств – таблетки, капсулы, овальные, круглые, голубые, желтые, белые и еще черт-знает-какие… Каждый день. Вечером ко мне обязательно приходит доктор Морз со своим неизменным: «Как вы?» Я что-то мычу в ответ, потому что в конце дня обычно просто сваливаюсь в постель, ничего не соображая, не чувствуя не то что своего состояния, но и собственных ног. А после, уже когда все, наконец, оставляют меня в покое, я снова пристально рассматриваю трещины на потолке и проваливаюсь в долгий, спокойный, не замутненный кошмарами сон.
Через три недели в полдень ко мне в палату заходит доктор Морз. Меня давно перестали привязывать к койке, и Морз говорит мне, что я почти здоров. В этот момент я сижу и с искренним интересом читаю «Жизнь взаймы», хотя уже, наверное, сотню раз ее перечитывал. Не отрывая глаз от текста, я залезаю рукой на тумбочку, нашариваю пачку «Мальборо», вытаскиваю сигарету, щелкаю зажигалкой, и только тогда замечаю вошедшего доктора. Как и всегда, он кивает мне в знак приветствия и участливо улыбается, но обычно эту улыбку нельзя назвать настоящей – я вижу, что за маской сочувствия скрывается исключительно профессиональный интерес врача-психиатра с почти двадцатипятилетним стажем в главных больницах страны. Однако сейчас что-то заставляет меня задержать на нем взгляд чуть дольше, чем обычно. Доктор Морз слегка откашливается, как птица, склоняет голову набок и произносит:
- К тебе сегодня посетители.
Я чувствую, как от этой простой фразы меня бросает в дрожь, сначала совсем чуть-чуть, а затем она переходит во все нарастающую панику, гулко урчащую и пульсирующую где-то в затылке… Сигарета падает из моих рук. За все время пребывания в лечебнице ко мне никто ни разу не приходил: друзья, до этого так упорно делавшие вид, что их искренне заботит моя судьба, как будто враз забыли о моем существовании. Лишь один раз ко мне зашла Майя, коллега-журналистка – но сам я этого даже не вспомнил бы, не оставь она пакет с фруктами рядом с кроватью. Я резко вдыхаю и зажмуриваюсь.
Видимо, доктор Морз замечает мое состояние – еще немного, и я бы окончательно сошел с ума. Я слышу, как он осторожно выходит из палаты, а чуть погодя все вокруг заполняет почти забытый звук шагов, мягких и размеренных. Я слышу голос, до боли, до судороги знакомый, от которого щемит сердце, и все внутри как будто успокаивается, а страх рассыпается на тысячу мелких осколков, и этот голос тихо шепчет мне:
- Привет. Я вернулся.
Я открываю глаза и беззвучно ловлю ртом воздух. Он подходит ближе, и, кажется, волнуется не меньше меня – подрагивающие кисти рук, испарина на лбу, сорванный голос:
- Обещаю, что больше никуда не денусь. Потому что я – часть тебя.
_____________________________________________
·Англ. luckless– неудачник.
Эпилог
Я медленно, лениво приоткрываю глаза, чтобы убедиться, что потолок надо мной точно не серый. Нет, определенно не серый. Я и сам не заметил, как уснул прямо на всей этой груде белья, растянувшись во весь рост, едва зайдя домой, и тот час же рухнув на кровать вслед за сумкой.
На часах – полчетвертого. В спальне почти полностью темно и тихо, и только мерное тиканье часов и круглый, похожий на инопланетный диск, светильник оспаривают право ночи на безраздельную власть. Я так же неторопливо обвожу взглядом комнату. На стены, комод и мягкое кресло причудливо ложатся тени, и кажется, что даже через плотно закрытые шторы я могу видеть ярко сияющие звезды. По всему телу разливается умиротворение и покой, но где-то глубоко внутри меня все еще сидит крохотное, уже засохшее без воды зернышко сомнения – на самом ли деле Он вернулся? От одной только мысли об этом я прихожу в полнейший ужас, и тот зреет с каждой секундой, прорастая колючими терновыми побегами сквозь самую душу.
Я поднимаюсь с постели, стараясь не наводить слишком много шума, и тихонько пробираюсь в коридор. На кухне потушен свет, а значит, если он дома, то непременно в гостиной… Я бессознательно, рывками оглядываюсь вокруг и ищу его, как будто бы он потерялся в чертовом лесу – и со стороны, наверное, выгляжу полным идиотом. Но мой взгляд, наконец, натыкается на знакомый силуэт – он всего-навсего остался спать на диване, видимо, так и не решившись нарушить мой сон. Я зеваю во весь рот и любуюсь открывшейся передо мной картиной. Рядом с ним лежит книга – в темноте не видно, какая именно, а внизу одиноко валяется пивная банка. Он лежит на правом боку, подогнув ноги и забавно сунув ладошки под голову, и выглядит таким беззащитным. Его грудь размеренно поднимается и опускается, и, если прислушаться, можно даже услышать тихое посапывание. Я улыбаюсь, только усмехнувшись себе под нос и покачав головой.
Эта его вечная черта… Он всегда ведет себя со мной так, как будто я долбаная принцесса на выданье – забота льет через край, особенно если дело касается еды, сна и вообще ситуаций, где не надо бы проявлять чрезмерную деликатность. Он что, думает, что если просто дотронется до меня, я сразу тресну, как фарфоровый чайник? Вполне ведь мог разбудить – тогда у меня хоть спина бы не так затекла…
Я еще раз потягиваюсь и продолжаю смотреть. Во сне он чуть подается вперед, высвобождая руки, как будто ловя ими что-то, видимое ему одному. Я осторожно наклоняюсь и слышу, как с очередным теплым, уютным выдохом он шепчет мое имя. И тогда я сажусь рядом, легким, почти неощутимым движением поправляя непослушную прядь волос, отчего он как будто на миг просыпается, и беру его ладонь в свою, тихо сказав:
- Мы будем долго идти, взявшись за руки.
- Мы уйдем в то, что называется вечностью.
Когда Он засыпает сидя, его голова заваливается вправо. Он садится, лишь чуть-чуть облокотившись на кресло, и это верный знак того, что сегодня он устал. Так он дремлет, пытаясь устроиться поудобнее, но когда засыпает по-настоящему – ровное дыхание и рот приоткрыт – голова сама собой склоняется вправо. А я стою и наблюдаю – до тех пор, пока от моего пристального взгляда он не проснется и не скажет мне что-нибудь язвительное, близоруко щурясь и вопросительно подняв бровь. Если о чем-то задумается, то скрещивает перед собой руки, одна поверх другой, пальцы отрешенно почесывают локоть, непослушная темная прядь волос свисает, почти касаясь зрачка. Когда он смеется, то жмурится, откидывает назад голову, слегка выгибаясь и дрожа всем телом, а потом медленно фокусирует взгляд прямо в твоих глазах, все еще улыбаясь во весь рот, и это, черт возьми, ужасно заразительно.
Когда он не уходит в свой кабинет работать, или ему не нужно в очередной раз встречаться с издателем, снова твердя тому, что «рукопись уже почти дописана», мы, наконец, остаемся вдвоем. С ним можно целый день сидеть дома прямо в домашних штанах и носках, слушать музыку, по три раза ставя одну и ту же пластинку, и возбужденно шептать: «Вот оно!», когда заиграет «тот самый момент», и ловить в ответ понимающий взгляд. Кстати, у нас поразительно похожие вкусы во всем, что касается искусства… Ну, хорошо, приблизительно схожие – иногда в пылу очередного творческого спора мы можем запустить друг в друга подушками, а после он будет хохотать, сидя на ковре, с ног до головы усыпанный легким пеплом из перьев, подняв руки в знак полной капитуляции, и… какие уж тут обиды?
Его любимое место в нашем доме – на диване, в гостиной, и по вечерам он может находиться там часами, перечитывать «Жизнь взаймы» Ремарка – его любимую книгу – иногда даже с забавной серьезностью (в черт знает какой уже раз!) зачитывая мне особенно, по его мнению, удачные моменты. Или уставиться в ноутбук и курить свои любимые «Marlboro», увлеченно стуча по клавишам, иногда бурча себе что-то под нос, и временами казаться каким-то совсем далеким.
Иногда мы повздорим, и он уходит на несколько дней, снимает номер в мотеле, демонстративно отключая мобильник и всем своим видом давая понять, что он «вполне может обойтись без этого самодовольного засранца». Хотя его отсутствие обычно длится не больше недели, за это время я успеваю все локти себе искусать от постоянного нервного напряжения. Но он тоже не может быть один и всегда возвращается, я это знаю; он приходит поздно ночью, думая, что я уже сплю. Но я не сплю. Вместо этого я гашу свет во всех окнах, как только слышу знакомый шум приближающихся шин – затем негромкое ругательство, и стою у окна так, что с улицы меня совсем не видно. Он выходит из машины, зябко ежась от порыва прохладного ветра, зачем-то в кромешной тьме надевает очки и долго всматривается – дома ли я? Затем так же неторопливо наклоняется, достает с соседнего – моего – сиденья, сумку с вещами, закидывает ее через плечо и идет к крыльцу. Когда я слышу, как щелкает замок, то зажигаю ночник в спальне, сажусь на край кровати и молча жду, пока он войдет и увидит, что снова ошибся. Утром он будет смущенно прятать ореховые глаза, бросать как будто бы равнодушные взгляды, разговаривать будничным тоном обо всякой ерунде и с видом вроде «слушайся-старших-ты-недотепа» делать замечания по поводу моих обалденных кулинарных талантов. А я… Я буду просто сидеть, затаив дыхание, следя за каждым его движением, боясь спугнуть это ощущение, что все в порядке, все именно так, как нужно – пока он не подойдет и не обнимет меня за плечи, шепча мне в затылок: «Ш-ш, я рядом», от чего по телу пробежит теплая, успокаивающая волна.
Его любимая марка шампуня – «Walgreens carries Mane and Tail», средняя упаковка, «потому что в большие эти суки льют какую-то дрянь». Еще он может долго стоять перед зеркалом, пялясь на свое отражение. При этом у него до жути сосредоточенный и серьезный вид, но если ты, не сдержавшись, расхохочешься – он запросто может обидеться. Хотя, чувство юмора у него отменное, он и сам способен как бы невзначай отколоть такую штуку, что мы весь оставшийся вечер ходим, согнувшись пополам со смеху.
Наверное, это странно, подмечать в человеке такие мелочи, да? Я терпеть не могу учиться, и все, что мне необходимо знать, само приходит ко мне с жизненным опытом. По-настоящему я стремлюсь узнать, изучить до конца только одну вещь на свете – Его. Точнее, так было ровно до сегодняшнего дня, пока мистер Морз – мой личный психотерапевт, не сказал нам… мне, что, похоже, с моей головой далеко не все в порядке, и у меня… как же это называется… «диссоциативное расстройство»? Кстати, я еще понятия не имею, что на это скажет Он…
2.
Конечная цель терапии — добиться интеграции различных субличностей. Интеграция представляет собой длительный процесс, который протекает на протяжении всего курса лечения, пока пациенты не «признают своими» все действия, эмоции, ощущения и знания субличностей. Окончательное объединение двух или более субличностей называют слиянием. Многие пациенты не верят в возможность осуществления этой конечной цели лечения, и их субличности могут рассматривать интеграцию, как разновидность смерти (Spiegel, 1994; Kluft, 1991, 1988).
Красно-желтая капсула венлафаксина утром, в полдень и вечером. Маленькая белая таблетка миансерина на ночь. Сегодня ровно шестая неделя, как я пью таблетки – по четыре в день. Каждые три дня мне звонит доктор Морз и спрашивает, все ли со мной в порядке.
Я продолжаю находить Его следы повсюду. Его запах, табак, смешанный с клубничными леденцами и легким привкусом «Allure home sport» – странное сочетание – на рубашках, которые он так и не забрал с собой. Аккуратно сложенные стопочкой исписанные листы в кабинете. Смятые простыни, когда-то заброшенные в дальний угол спальни. Ручка, так и оставленная лежать возле пепельницы. Заслушанные до дыр пластинки, теперь одиноко стоящие на полках. Нераспечатанная упаковка любимой зубной пасты в ванной. Скисшее обезжиренное молоко, которое я никак не решусь выбросить из холодильника. Он прикасался к каждой вещи в этом чертовом доме – ну как, как у меня может быть «все в порядке»?
Я не слушаю то, что мне говорит доктор Морз. Он пытается сломать меня, убедить меня, что всей моей жизни – тех отчаянно счастливых двух с половиной лет – просто-напросто не было. Он говорит, что в детстве я был впечатлительным ребенком. Что в школе у меня было много друзей, и я очень любил сочинять про них рассказы. Я много рисовал, мечтал стать знаменитым художником или писателем, и никак не мог выбрать что-то одно. Доктор говорит, что я часто уходил в свою комнату и запирался, когда родители в очередной раз скандалили. Что мать меня по-своему любила, хоть и часто засыпала с ополовиненной бутылкой джина и зажженной сигаретой, пока отец ошивался неизвестно где. Что я часто кричал родителям, пытаясь перекрыть своим криком их вопли: «Я ведь тоже живу здесь, почему мое мнение никого не интересует?!» Доктор говорит, что после средней школы я уехал из дома, поступил в колледж на литературный и внештатно устроился в местный журнал. Он говорит, что через год после этого мне позвонили и сообщили, что оба родителя сгорели заживо в собственном доме, и никто не нашел виновника пожара. Доктор говорит, что я тогда снова вспомнил, как мать засыпала с непотушенной сигаретой в руках.
Он говорит, что 21 октября 2008 года, через три дня после известия о смерти родителей, я по неизвестной причине спешно выехал в сторону Миннеаполиса. Был обычный вторник, но за окном шел страшный дождь, и мой седан не вписался в резкий поворот. Кто-то остановился у обочины и вызвал скорую, и меня без сознания доставили в больницу. Доктор говорит, что я был в коме двадцать четыре дня, и никто уже не надеялся, что я выживу. Он говорит, что меня навещали друзья, все реже и реже, как вдруг на двадцать пятый день я неожиданно пришел в себя.
Доктор продолжает рассказывать мне еще много разных вещей, но все они мне одинаково чужды и непонятны, и поэтому я продолжаю смотреть в окно, делая вид, что внимательно слушаю.
Краем уха я слышу: «…твои друзья беспокоятся о тебе. Это они позвонили мне и попросили помочь». Друзья… Да какие, к чертовой матери, у него могут быть друзья? Это они сделали так, чтобы Он исчез. Не на неделю или две, как обычно. Да мы даже и не ссорились по-настоящему, просто внезапно зазвонил телефон, он взял трубку, долго слушал с сосредоточенным видом, иногда хмыкая, иногда медленно кивая и соглашаясь, в глазах – решимость, видимое спокойствие и совсем… немножко тоски. А потом он неторопливо собрал вещи и уехал. И ничего мне не объяснил – куда и зачем, надолго ли? Я кричал на него, с силой разворачивал к себе лицом, буквально прижимал к стенке и спрашивал срывающимся голосом, глядя прямо в глаза: «Почему?» Но он отчего-то только молчал, отведя взгляд, нервно кусая губы, и я мог ощущать, как дрожит его тело и непроизвольно подергивается кончик носа.
И сегодня уже ровно шесть недель, как он уехал, оставив после себя только горький привкус разочарования, невыносимое одиночество, белую-белую, глубокую пустоту. Я задумчиво провожу пальцами по его рукописям, наливаю полный стакан джина и медленно глотаю одну за другой – шесть красно-желтых капсул венлафаксина – утром, в полдень и вечером, и три маленьких белых таблетки миансерина – на ночь.
3.
На сероватом потолке есть две самых заметных трещины. Одна идет из самого угла, постепенно ширясь, обрастая побегами из россыпи мелких сколов, прямиком до выкрашенной в белый цвет гардины, и это очень похоже на засохшую ветку старого дерева. Еще одна трещина, совсем маленькая, как сучок, примостилась чуть ниже.
Я долго смотрю на этот замысловатый узор, как вдруг кто-то появляется в комнате, подходит к окну и со скрежетом раздвигает шторы, отчего яркий утренний свет бьет мне прямо в глаза. Я слегка приподнимаю голову и близоруко щурюсь, пытаясь разглядеть вошедшего, но сфокусировать взгляд так трудно, что я с усталым вздохом опускаюсь на жесткую подушку. Пытаюсь пошевелить рукой, но, кажется, обе они крепко привязаны к кровати. С ногами - то же самое. Я устало прикрываю глаза, и слышу женский голос, в котором звучат мягкие, успокаивающие нотки опытной медсестры:
- С вами все хорошо, не бойтесь, мистер… Я даже не знаю, как вас лучше назвать, – она делает паузу, как будто боясь, что я тут же вскочу и начну раскурочивать все вокруг, - Хорошо, мистер Лаклесс*, вы в больнице, и ничто больше не угрожает вашей жизни. Ну, кроме вас самих, естественно… - негромкий смешок.
Это звучит настолько… неуместно и странно, совсем не так, как должны говорить врачи. От этих слов я действительно едва не подпрыгиваю, но вслух бормочу только неразборчивое: «Да… Спасибо». И отворачиваюсь – пытаюсь отвернуться – к стене.
Всю неделю я чувствую себя, как в лихорадке: с утра – резко открытые шторы, обход врача, затем начинаются какие-то процедуры; меня в сопровождении двух санитаров ведут на завтрак, ноги не слушаются, и я упорно заваливаюсь куда-то вбок. Через полчаса – укол, капельница и просто бесчисленное количество лекарств – таблетки, капсулы, овальные, круглые, голубые, желтые, белые и еще черт-знает-какие… Каждый день. Вечером ко мне обязательно приходит доктор Морз со своим неизменным: «Как вы?» Я что-то мычу в ответ, потому что в конце дня обычно просто сваливаюсь в постель, ничего не соображая, не чувствуя не то что своего состояния, но и собственных ног. А после, уже когда все, наконец, оставляют меня в покое, я снова пристально рассматриваю трещины на потолке и проваливаюсь в долгий, спокойный, не замутненный кошмарами сон.
Через три недели в полдень ко мне в палату заходит доктор Морз. Меня давно перестали привязывать к койке, и Морз говорит мне, что я почти здоров. В этот момент я сижу и с искренним интересом читаю «Жизнь взаймы», хотя уже, наверное, сотню раз ее перечитывал. Не отрывая глаз от текста, я залезаю рукой на тумбочку, нашариваю пачку «Мальборо», вытаскиваю сигарету, щелкаю зажигалкой, и только тогда замечаю вошедшего доктора. Как и всегда, он кивает мне в знак приветствия и участливо улыбается, но обычно эту улыбку нельзя назвать настоящей – я вижу, что за маской сочувствия скрывается исключительно профессиональный интерес врача-психиатра с почти двадцатипятилетним стажем в главных больницах страны. Однако сейчас что-то заставляет меня задержать на нем взгляд чуть дольше, чем обычно. Доктор Морз слегка откашливается, как птица, склоняет голову набок и произносит:
- К тебе сегодня посетители.
Я чувствую, как от этой простой фразы меня бросает в дрожь, сначала совсем чуть-чуть, а затем она переходит во все нарастающую панику, гулко урчащую и пульсирующую где-то в затылке… Сигарета падает из моих рук. За все время пребывания в лечебнице ко мне никто ни разу не приходил: друзья, до этого так упорно делавшие вид, что их искренне заботит моя судьба, как будто враз забыли о моем существовании. Лишь один раз ко мне зашла Майя, коллега-журналистка – но сам я этого даже не вспомнил бы, не оставь она пакет с фруктами рядом с кроватью. Я резко вдыхаю и зажмуриваюсь.
Видимо, доктор Морз замечает мое состояние – еще немного, и я бы окончательно сошел с ума. Я слышу, как он осторожно выходит из палаты, а чуть погодя все вокруг заполняет почти забытый звук шагов, мягких и размеренных. Я слышу голос, до боли, до судороги знакомый, от которого щемит сердце, и все внутри как будто успокаивается, а страх рассыпается на тысячу мелких осколков, и этот голос тихо шепчет мне:
- Привет. Я вернулся.
Я открываю глаза и беззвучно ловлю ртом воздух. Он подходит ближе, и, кажется, волнуется не меньше меня – подрагивающие кисти рук, испарина на лбу, сорванный голос:
- Обещаю, что больше никуда не денусь. Потому что я – часть тебя.
_____________________________________________
·Англ. luckless– неудачник.
Эпилог
Я медленно, лениво приоткрываю глаза, чтобы убедиться, что потолок надо мной точно не серый. Нет, определенно не серый. Я и сам не заметил, как уснул прямо на всей этой груде белья, растянувшись во весь рост, едва зайдя домой, и тот час же рухнув на кровать вслед за сумкой.
На часах – полчетвертого. В спальне почти полностью темно и тихо, и только мерное тиканье часов и круглый, похожий на инопланетный диск, светильник оспаривают право ночи на безраздельную власть. Я так же неторопливо обвожу взглядом комнату. На стены, комод и мягкое кресло причудливо ложатся тени, и кажется, что даже через плотно закрытые шторы я могу видеть ярко сияющие звезды. По всему телу разливается умиротворение и покой, но где-то глубоко внутри меня все еще сидит крохотное, уже засохшее без воды зернышко сомнения – на самом ли деле Он вернулся? От одной только мысли об этом я прихожу в полнейший ужас, и тот зреет с каждой секундой, прорастая колючими терновыми побегами сквозь самую душу.
Я поднимаюсь с постели, стараясь не наводить слишком много шума, и тихонько пробираюсь в коридор. На кухне потушен свет, а значит, если он дома, то непременно в гостиной… Я бессознательно, рывками оглядываюсь вокруг и ищу его, как будто бы он потерялся в чертовом лесу – и со стороны, наверное, выгляжу полным идиотом. Но мой взгляд, наконец, натыкается на знакомый силуэт – он всего-навсего остался спать на диване, видимо, так и не решившись нарушить мой сон. Я зеваю во весь рот и любуюсь открывшейся передо мной картиной. Рядом с ним лежит книга – в темноте не видно, какая именно, а внизу одиноко валяется пивная банка. Он лежит на правом боку, подогнув ноги и забавно сунув ладошки под голову, и выглядит таким беззащитным. Его грудь размеренно поднимается и опускается, и, если прислушаться, можно даже услышать тихое посапывание. Я улыбаюсь, только усмехнувшись себе под нос и покачав головой.
Эта его вечная черта… Он всегда ведет себя со мной так, как будто я долбаная принцесса на выданье – забота льет через край, особенно если дело касается еды, сна и вообще ситуаций, где не надо бы проявлять чрезмерную деликатность. Он что, думает, что если просто дотронется до меня, я сразу тресну, как фарфоровый чайник? Вполне ведь мог разбудить – тогда у меня хоть спина бы не так затекла…
Я еще раз потягиваюсь и продолжаю смотреть. Во сне он чуть подается вперед, высвобождая руки, как будто ловя ими что-то, видимое ему одному. Я осторожно наклоняюсь и слышу, как с очередным теплым, уютным выдохом он шепчет мое имя. И тогда я сажусь рядом, легким, почти неощутимым движением поправляя непослушную прядь волос, отчего он как будто на миг просыпается, и беру его ладонь в свою, тихо сказав:
- Мы будем долго идти, взявшись за руки.
- Мы уйдем в то, что называется вечностью.
вторник, 11 октября 2011
12.10.2011 в 05:04
Пишет LenaElansed:Устав Настоящего кота
а я добавила картинки
URL записи11.10.2011 в 21:34
Пишет _Atlantida_:а я добавила картинки
опять о котах
Дневник кота уже был. Теперь
Устав Настоящего кота)))
Кот постоянно должен поддерживать человека в форме, заставляя его непрестанно двигаться по квартире, нагибаться, собирая ручки, карандаши, носки и т.д.
*а также необходимо напоминать, что по фэн-шуй ремонт в жилище стоит проводить раз в два года. Следите за порядком*
Кот постоянно должен проводить ревизию в холодильнике, даже если человек этого не хочет. Если он не хочет, значит, что-то там прячет, и с этим что-то следует хорошенько разобраться, а потом уж призвать к ответу самого человека.
*иногда человек столь любезен, что раскладывает продукты на тарелки, тогда ревизию делать удобнее и быстрее*
Кот время от времени должен тренировать себя на случай непредвиденного циркового выступления. Для этого он должен периодически устраивать полеты под куполом дома и прыжки на гардины.
*или например, репетировать номер "Васька на шаре"*
Кот должен проверять, по какой причине кто-то не закрыл шкаф или тумбочку и не задвинул ящик.
*а также проверять любые открытые поверхности
*
Кот всегда должен помнить, что сон для человека это пустая трата времени, поэтому, завидев спящего человека, необходимо тут же его разбудить, прыгнув со шкафа ему на живот, а еще лучше на голову.
*не стоит забывать о времени, кто рано встаёт, тому Бог даёт - будите хозяев не позже пяти утра*
Кот должен время от времени устраивать влажную уборку в доме. Для этого вполне достаточно вытащить из кухонной раковины губку для мытья посуды и, перетащив ее в комнату, разорвать на мелкие части: так удобнее делать уборку.
*разглаживание складок на кровати, как и перестановка мелких предметов тоже входят в обязанности Настоящий Котов*
Кот должен делиться с человеком всем, что у него есть. Постоянно отдавать часть меха на утепление одежды и пола, а также выбрасывать половину еды из своей миски.
*не забывайте, что "подарок" должен охватить как можно большую площадь жилища, где проживает Настоящий Кот с человеком*
Кот должен знать, что лежит во всех коробках и пакетах. И на личном опыте убедиться, насколько там удобно и хорошо находиться.
*желательно приспать самые удобные упаковки и не издавать громких звуков до тех пор, пока престарелая тётушка не повезёт сдавать в багаж чемодан, который вы проверяли*
Кот должен следить за модой. Если нынче в моде DVD-системы, значит, и современный кот должен идти в ногу со эпохой и периодически заглядывать в новомодную аппаратуру, стараясь разобраться, что к чему и для чего, к примеру, нужен вот этот красный проводок.
*данная обязанность сопрежена с риском, но имеет и бонусы: проверять работу электропроводов рекомендуется глубокой ночью, когда хозяева и гости видят третий сон; прокусив провод, подключённый к сети, вы увидите звёзды, а хозяева лишний раз порепетируют, что делать на случай урагана Катрина в отдельно взятой квартире*
Кот должен помнить, что уши и нос перед сном человек моет редко, поэтому, когда он (человек) укладывается спать, кот должен, взгромоздившись ему на голову, вылизать начисто и нос, и уши.
*Люди нуждаются в нас*
Дневник кота уже был. Теперь
Устав Настоящего кота)))
Кот постоянно должен поддерживать человека в форме, заставляя его непрестанно двигаться по квартире, нагибаться, собирая ручки, карандаши, носки и т.д.
*а также необходимо напоминать, что по фэн-шуй ремонт в жилище стоит проводить раз в два года. Следите за порядком*
Кот постоянно должен проводить ревизию в холодильнике, даже если человек этого не хочет. Если он не хочет, значит, что-то там прячет, и с этим что-то следует хорошенько разобраться, а потом уж призвать к ответу самого человека.
*иногда человек столь любезен, что раскладывает продукты на тарелки, тогда ревизию делать удобнее и быстрее*
Кот время от времени должен тренировать себя на случай непредвиденного циркового выступления. Для этого он должен периодически устраивать полеты под куполом дома и прыжки на гардины.
*или например, репетировать номер "Васька на шаре"*
Кот должен проверять, по какой причине кто-то не закрыл шкаф или тумбочку и не задвинул ящик.
*а также проверять любые открытые поверхности
*Кот всегда должен помнить, что сон для человека это пустая трата времени, поэтому, завидев спящего человека, необходимо тут же его разбудить, прыгнув со шкафа ему на живот, а еще лучше на голову.
*не стоит забывать о времени, кто рано встаёт, тому Бог даёт - будите хозяев не позже пяти утра*
Кот должен время от времени устраивать влажную уборку в доме. Для этого вполне достаточно вытащить из кухонной раковины губку для мытья посуды и, перетащив ее в комнату, разорвать на мелкие части: так удобнее делать уборку.
*разглаживание складок на кровати, как и перестановка мелких предметов тоже входят в обязанности Настоящий Котов*
Кот должен делиться с человеком всем, что у него есть. Постоянно отдавать часть меха на утепление одежды и пола, а также выбрасывать половину еды из своей миски.
*не забывайте, что "подарок" должен охватить как можно большую площадь жилища, где проживает Настоящий Кот с человеком*
Кот должен знать, что лежит во всех коробках и пакетах. И на личном опыте убедиться, насколько там удобно и хорошо находиться.
*желательно приспать самые удобные упаковки и не издавать громких звуков до тех пор, пока престарелая тётушка не повезёт сдавать в багаж чемодан, который вы проверяли*
Кот должен следить за модой. Если нынче в моде DVD-системы, значит, и современный кот должен идти в ногу со эпохой и периодически заглядывать в новомодную аппаратуру, стараясь разобраться, что к чему и для чего, к примеру, нужен вот этот красный проводок.
*данная обязанность сопрежена с риском, но имеет и бонусы: проверять работу электропроводов рекомендуется глубокой ночью, когда хозяева и гости видят третий сон; прокусив провод, подключённый к сети, вы увидите звёзды, а хозяева лишний раз порепетируют, что делать на случай урагана Катрина в отдельно взятой квартире*
Кот должен помнить, что уши и нос перед сном человек моет редко, поэтому, когда он (человек) укладывается спать, кот должен, взгромоздившись ему на голову, вылизать начисто и нос, и уши.
*Люди нуждаются в нас*